В твоих работах заметно тяготение к живописи, смешению приёмов и жанров. Чем обосновано повышенное внимание к изобразительному искусству? Какие жанры тебе наиболее близки?

С 2013 по 2018 я получал образование в художественном училище. Во многом поэтому изобразительное искусство всегда присутствует в моем творчестве, существует совместно с фотографией, ровно так же как и скульптура или, например, инсталляция.

Я тяготею к жанру, если так можно выразиться, «сухого реализма», но не категорично придерживаюсь его. Я постоянно пробую совмещать жанры, не заостряя внимание на строгих рамках определения каждого, и тогда получается что-то новое.

У твоей работы «Barn» («Амбар»), достаточно интересная история трансформации. В течение продолжительного времени она была размещена в «Перспективе», представляла собой исключительно реалистическую фотографию. Думаю, многие её тогда заметили, благодаря, в том числе, внушительным размерам отпечатка. В какой-то момент она пропала из поля зрения, но вернулась к зрителю в рамках твоей выставки в новом амплуа. Расскажи поподробнее о мотивах этих изменений. Почему ты решил ввести в фотографию элемент живописи?

На самом деле, это целая серия снимков, учебная работа, выполненная в рамках программы обучения в Школе Родченко. Проект был выполнен с ощутимой оглядкой на концептуальную фотографию Бренда и Хиллы Бехер — я тогда очень вдохновился ими. Из всех многочисленных амбаров — точное количество уже и не вспомню — мне больше всего импонировал этот. Он сухой. Простой. Самый правильный, в моём понимании. Из всего ряда он выделялся как отдельное самодостаточное произведение.

Через два года после создания, мне захотелось его проработать. На тот момент я как раз возобновил занятия живописью. В какой-то момент я поймал себя на мысли о том, что мои воспоминания, связанные с первичным восприятием этого амбара, отличаются от того, о чём говорит снимок сейчас. Тогда я добавил на изображение слой краски — своеобразную дымку, которая способствовала созданию эффекта затуманивания образа. Причем, того оригинала, который когда-то здесь висел, уже не осталось. Дымка в памяти — дымка в изображении.

Зачастую, молодые авторы и выпускники различных фотошкол руководствуются достаточно претенциозным принципом «отрицания учителей», говорят, что никем не вдохновляются и никогда никому не подражают. Что бы ты сказал о себе? Вдохновляешься ли ты кем-то? Если да, то кем?

Честно говоря, я всегда хотел, чтобы мне задали этот вопрос, потому что сам много размышлял об этом. Точно могу сказать, что на меня оказала влияние Дюссельдорфская школа фотографии. Это очень интересно смотреть, это интересно разбирать по частям. Вдохновляюсь теми, с кем чувствую какую-то связь. Из конкретных имен, думаю, могу выделить Джеффа Уолла и Вольфганга Тильманса.

Кажется, у Тильманса столько различных ипостасей. Какая тебе наиболее близка?

Это один из художников с большой буквы «Х». В его искусстве есть много отсылок к Герхарду Рихтеру и Немецкой школе фотографии в целом, но есть кое-что особенное. Он умеет не только задействовать все медиумы, но и делать искусство безотходным. Думаю, что это его визитная карточка. Меня это вдохновляет.

Твоим работам свойственен стихийный характер появления в твоих соцсетях и такой же стихийный характер исчезновения, но, возможно, именно поэтому они с каждым разом становятся заметнее и сразу же откладываются в памяти. Многие видели твою серию крупноформатных натюрмортов. Расскажи об идее и образах, с которыми ты работал.

Эта серия натюрмортов тоже появилась благодаря учебному заданию. Я вдохновился произведениями Лоры Летински, но, в отличие от канадской художницы, исключил в своих фотографиях мотив загадочности. Моя идея состояла в том, чтобы показать феномен пост-праздничного стола, отразить то, что на нём остаётся. Не думаю, что я уделял какое-то особенное внимание конкретным образам. Скорее, руководствовался правильными и нужными, в моем понимании, формами в этом контексте.

Ты упоминал о том, что твоё художественное образование связано с ювелирным делом. Не так давно ты запустил свою коллекцию украшений. Почему спустя много лет ты решил вернуться к ювелирному искусству и в чём ты видишь его связь с другими направлениями твоей деятельности?

Не знаю, почему вернулся. Какой-то знак свыше, наверно. Мне очень хочется заниматься ювелирным искусством, чтобы его можно было так же свободно снимать. Снимать, печатать, выстраивать свой новый визуальный язык, совмещая всевозможные медиумы. Но, как и в искусстве в целом, для формирования визуального языка необходимо обладать чуйкой. Уметь отличать «плохое» и «хорошее», уметь чётко определять эти абстрактные и субъективные категории для себя.

С какими формами ты ещё не экспериментировал, но хотел бы попробовать?

Нейросети. Несмотря на то, что сейчас использование ИИ выходит на уровень мейнстрима, большинство ограничивается просто генерированием конечного продукта, будь то фотография или видео-арт. Мне бы хотелось изучить эту среду глубже и попробовать использовать нейросеть как вспомогательный инструмент, а не как альтернативу себе. То есть, нейросеть, в моих ожиданиях, должна взаимодействовать с чужим — в данном случае моим — материалом. Например, у меня сейчас собирается серия работ, которые я создаю с помощью фотографирования через экран или монитор. Я взаимодействую с материалом, который когда-то снял неизвестный человек на магнитную плёнку. После оцифровки этот материал попал в сеть, и теперь я фотографирую необходимый мне момент через монитор на плёнку, которую затем проявляю, печатаю с неё необходимый мне кадр и сканирую его. Таким образом, изначально запечатлённый не мной образ, дважды проходит круг от аналогового к цифровому, и в этом, в том числе, заключается его художественная ценность.

Кем ты видишь себя в будущем и что для тебя фотография?

Художником. Звучит, наверно, громко, но мне кажется, что все самые ужасные и самые прекрасные моменты в моей жизни были связаны именно с творчеством и искусством. Фотография для меня — борьба с депрессией. Она же — причина. Она же — средство. Уроборос.

Фото: @alekseyslyshev

Автор: Элина Иудина (ENI)